Помимо размашистой мелодрамы и крупных эффектов неистощимая энергия Диккенса порождает еще и россыпь крошечных деталей поведения, мельчайших событий, которые, кажется, капают с конца его пера и обретают жизнь в то мгновение, когда оно касается бумаги. Вот униженный мистер Бамбл рассеянно и автоматически дает в ухо мальчику, открывшему перед ним ворота; вот пес Сайкса виляет перед ним хвостом, хотя прекрасно чувствует, что Сайкс хочет его убить; вот Нэнси наклоняется поцеловать уста одурманенного Сайкса, перед тем как уйти и выдать Монкса Розе; вот Сайкс после убийства возвращается на остров Джекоба:

Сайкс трет стулом об стену, словно пытаясь стереть призрак Нэнси, — кто смог бы хладнокровно и заранее придумать такую подробность? Вряд ли что-нибудь могло бы с большей живостью передать весь ужас сцены. Стремительность и энергичность ее столь велики, что создается впечатление, будто Диккенс написал ее спонтанно, с ходу, как только его подвело к ней развитие сюжета.

Когда в первом издании книги, где она только-только открывает себя миру, есть иллюстрации, на них всегда стоит обращать внимание, так как текст явно писался с учетом того, что на странице помимо слов будут еще и картинки. В случае с «Оливером Твистом» художником выступил Джордж Крукшенк, уже проиллюстрировавший несколько «Очерков Боза» и ставший другом писателя. Потом, позже, они поссорились и дружба сошла на нет. Когда Диккенс умер, Крукшенк начал утверждать, что это он придумал Оливера Твиста и подарил писателю сюжет и героев, а вовсе не наоборот. Эта версия событий представляется мне маловероятной, но как бы все ни было на самом деле, известно, что Крукшенк работал над «Оливером Твистом» в тесном сотрудничестве с Диккенсом.

Результатом стала серия иллюстраций, практически не уступавших слову в живости и запоминаемости. Жилистый, тонкий штрих Крукшенка вьется в темноте, извлекая на свет разнообразные гротески. У художника дар выбирать в сюжете самые выразительные моменты и выводить их на сцену во всей красе, которая, как и сама проза, зависит именно от деталей. Обратите внимание на взгляды персонажей на картинке, где Оливер просит добавки: вытаращенные глаза семерых мальчиков (один из них изображен спиной и отчаянно пытается тем временем переправить остатки содержимого своей миски в рот); ужас на лице мистера Бамбла, чья голова выделяется на фоне более светлого фрагмента стены.

Или положение тела Феджина в камере смертников: он в отчаянии грызет пальцы одной руки, а вторую прижимает к груди: колени его тесно сдвинуты, пятки, кажется, оторваны от пола, словно он беспомощно и бессознательно репетирует то, что случится завтра утром.

Или вот перед нами пес Сайкса, который не хочет подходить к хозяину, потому что тот его утопит, — есть ли на свете более жалкое создание, чем бедняга Фонарик? Хвост его поджат между задних лап, а одна передняя поднята не то для защиты, не то в мольбе, а Сайкс в это время прячет за спиной камень и платок.

Первые читатели «Оливера Твиста» воспринимали картинки и слова одновременно, так что они с самого начала оказались неразделимы для публики. Кинорежиссер Майкл Пауэлл («Красные башмачки», «Вопрос жизни и смерти») понимал важность соединения слов и картинок в популярной художественной культуре. Он утверждал, что «немые фильмы, звуковые фильмы, цветные фильмы, телевидение, видеозаписи и все прочие аудиовизуальные изобретения следующих девяноста лет восходят к иллюстрациям Сидни Пэджета к рассказам Конана Дойла о Шерлоке Холмсе, издававшимся в The Strand Magazine. Картинки вместе с текстом создали бессмертный фольклорный образ».

Думаю, это чистая правда, но Дойл и Пэджет не первыми выступили с таким творческим сотрудничеством, очаровавшим воображение публики. За шестьдесят лет до Шерлока Холмса «Оливер Твист» обрел такую же двойную жизнь благодаря Диккенсу и его художнику, и с тех пор всякий раз представляя себе Билла Сайкса, Феджина, мистера Бамбла или Ловкого Плута, мы видим персонажей Крукшенка, и именно его образность стоит за каждой театральной или киноадаптацией диккенсовского материала.

Роман мгновенно стал невероятно популярным. Молодой сенсационный автор «Пиквикского клуба» оказался не просто гением-однодневкой, но писателем поистине широко репертуара, недюжинной энергии и бесконечной изобретательности.

Как чудесно было читать все это в те времена, когда «Пиквик» близился к завершению, «Оливер Твист» выходил регулярно каждый месяц, а «Николас Никльби» только начинался! С тех пор Диккенс пользовался постоянной, неослабевающей любовью публики — возможно, как ни один другой писатель до или после него.

Иллюстрация Джорджа Крукшенка «Сайкс пытается убить свою собаку»

И почти не будет преувеличением сказать, что именно «Оливер Твист» и убил его тридцать лет спустя. В последние несколько лет жизни Диккенс все больше тяготел к непосредственному общению с аудиторией: публичные чтения текстов стали для него источником не только заработка, но и своеобразной психологической подпитки. Аплодисменты, смех, слезы, похвалы, которыми его осыпали, даже вскрики ужаса и обмороки, — все это снова и снова влекло его на сцену, на свет рампы.

В 1868 году он выбрал для чтения сцену убийства Нэнси из «Оливера Твиста». Сын и друзья, зная, какое скверное действие этот эпизод оказывает на состояние его ума и тела, уговаривали писателя отказаться от этой затеи, но он настоял на своем. Возможно, так Диккенс изгонял детские страхи перед Капитаном Душегубом или пестовал некую подсознательную страсть, об истоках которой нам теперь остается только гадать… В общем, он отыграл эту сцену с таким неистовством, чтобы не сказать безумием, что не только перепугал аудиторию, но и серьезно подорвал собственные силы. Через полтора года его не стало.

Но книга продолжает жить — такая же энергичная и здоровая, как всегда. И даже более, чем всегда, — потому что подобно немногим другим персонажам мировой романистики (воюющему с мельницами Дон Кихоту; Хитклифу и Кэти на пустоши; капитану Ахаву в безумной погоне за белым китом; Доктору Джекилу, пьющему зелье, которое превратит его в мистера Хайда), юный Оливер Твист, который просит добавки, уже вышел за пределы литературы как таковой и вступил в царство мифа.

Ни одно издание Диккенса не должно обходиться без иллюстраций. То же самое можно сказать о большинстве книг XIX века — и в особенности о «Ярмарке тщеславия», которую проиллюстрировал сам Теккерей. Его рисунки часто опровергают или тонко комментируют то, что рассказывают слова. Любая критика, оставляющая без внимания картинки, не выполняет своей непосредственной задачи.